Український інститут національної пам’яті оприлюднює деякі зі спогадів свідків та учасників із Чернігівщини подій Революції гідності 2013–2014 років. Мовою оригіналу представляємо спогад Мар’яни Ігорівни ХАРДІ, фотокореспондента «Чернігів-інфо», фрілансера.

— Я фотокорреспондент Чернигов-инфо, но в то же время я являюсь и фрилансером, как таковым. То есть, могу давать свои фотографии в другие издания.

— Что привело Вас на Майдан?
— Я оказалась на Майдане больше всё-таки по профессиональной деятельности. Исходя из того, что меня многие знают в Чернигове, мне часто задавали вопрос: «Ну как там? Ну что там оно? А вы, может, знаете что-то?» В принципе, где должен был быть фотокорреспондент, как не в Киеве и не на Майдане, когда такое происходит? Пропустить такое было невозможно. Несмотря на то, как относились к этому родственники или родители, они боялись или опасались вечером, а утром собираешься, говоришь: «Надо». – «Ну, надо, так надо». Всё. Естественно, все понимали.
Забирали информацию с руками и ногами. Я имею в виду, именно в Чернигове, потому что из Чернигова ездило не так много людей на самом деле. То есть, когда было тихо и спокойно – да, ездили, я многих видела. А когда было горячее, тогда больше уже брали от нас информацию. Вот почему я была на Майдане.
У меня сложились дружеские отношения с Игорем Волосянкиным из Нежина, он тоже является профессиональным фотографом, и у нас с ним много общего. В любом случае там, на баррикадах в Киеве, легче быть вдвоём. Потому что там можно подсказать, там помочь или ты руку подать другу – чуть ли не до такой степени. То есть, девчонка ты или не девчонка – всё равно друг другу нужно помогать, мы всё-таки люди.
18 февраля [2014 року] я знала, что будет Игорь в Киеве, изначально планировала с ним встретиться. Но мы выехали чуть позже, нас довезли в Киеве не до «Лесной», а до «Левобережной», там мы пропустили шесть поездов метро, и когда прибежала на улицу Институтская, то там Игоря я уже не видела.
Что я сделала? Я влезла на крышу машины, которая была на перекрёстке Шелковичной и Институтской, напротив ВР. Там стояли ещё три машины, которые потом сгорели. Возле меня стоял парень с иконой, вокруг нас летели пули, они падали совсем рядом. Эти пули в то время были ещё резиновыми. Я поняла, что сделала большую ошибку: не успела надеть каску, которая была у меня в рюкзаке. Поменять объектив я не могла, а открыть свой рюкзак, чтобы что-то найти было рискованно. Поэтому я только выглядывала: вижу –стрельба уже идет настоящая. Мне необходимо было спуститься с машины и подготовиться к съёмке. Уже на земле я увидела журналиста Александра Жогалко, у которого уже был фотоаппарат наготове. Надела каску, маски и защитных очков к сожалении, не было. Мне было страшно, но я знала, на что я иду.

— Жилета «Пресса» на Вас не было?
— Жилет был, и на каске у меня было написано «пресса», но беркут это не останавливало. Я фотографировала народ, как они дружно разбирали дорогу, а затем решила пробираться дальше – искать другую точку съёмки, мне нужна была картинка. Недалеко стояло три машины, я залезла на другую крайнюю. Там тоже стояли фотографы, были и иностранные журналисты. Каждый занимался своим делом, никто не мог отвлекаться, чтобы подать мне руку, так как его место тут же заняли бы другие. Здесь было хорошо всё видно вокруг, к тому же это место было безопасное. Я могла фотографировать протестующих и милиционеров – меня всё устраивало.
Мне очень хорошо запомнился священник, который несмотря на то, что вокруг стреляли, сумел пройти между машиной и стеной и дать нам иконки и крестики. Церковь была с народом все эти дни. Я видела, как они носили носилки с ранеными, пытались остановить кровопролития, помогали, чем могли.
Неожиданно загорелась наша машина. Кричу: «Ребята, машина горит!». Мы стали спускаться, оказались на стороне силовиков. На Грушевского было очень сложно их достать, а если и достанешь, то можешь и без глаза остаться. Все журналисты стали под навесом.
Мне запомнилось, что некоторые протестующие стали кидать не такие уж и маленькие кирпичики, а настоящие булыжники. Очень хорошо помню этот «дождь». Мы прижимались к стенке, и кто-то кричал: «Не кидайте в эту сторону, здесь же журналисты». Милиция стала бросать свето-шумовые гранаты, которые разрывались рядом. И хотя у меня остался опыт с Грушевского, всё равно я постоянно вскрикивала: «Ой»! «Ай!» К взрывам трудно привыкнуть.
Несмотря на дым, мы стали проходить дальше. Подъехала пожарная машина, стала гасить пожар. Люди вокруг были чёрны от дыма. Мы были почти в кольце: с одной стороны горела машина, а с другой стреляли силовики. Хотелось пить. В таком положении мы не могли находиться больше, поэтому решили пройти со стороны Садовой на другую точку, через милицию. Но милиционер нас не пропустил.
Мне запомнилось, как один милиционер попросил запрятать противогаз, а взамен этого предложил повязку. Мы опять пошли на улицу Шелковичную, но выбраться оттуда уже не могли. Я была чернее сажи. Милиционеры, глядя на меня, в один голос сказали: Лейтенант, дай девчонке повязку, не дай Бог, задохнётся». Видимо, я совсем чёрная была. И так у меня появилась запасная повязка, которую я позже отдала Игорю.
На Шелковичной гарь такая, что дышать было нечем.
В этот момент через перекрёсток в узкий проход между машиной и зданием стали проходить милиционеры, и я решила под этот шумок пройти с ними. Оказалась на Институтской, там так же стреляют. Думаю, если машины уже не горят, значит, здесь будет безопасней. Пока я влезла на машину, там было уже человек десять. У меня одна нога на одной машине, вторая – на другой, довольно-таки неудобно. Журналисты, в основном, мужчины, друг друга знают, между собой общаются. И кто-то полез наверх, на первый этаж нависающего здания, и оттуда снимал. А у меня позиция стала уже неудачной, по той причине, что солнце уже заходило и светило мне в объектив. Скатившись с обгорелой, ржавой машины, я поняла, что уже почти раздета: куртка висела клочками. «Бог с ней, с этой курткой – главное, что осталась жива» - подумала я.
Запомнился мне один фотокорреспондент, иностранец, вёл себя он, как камикадзе. Дело в том, что когда со всех сторон стреляли, и был дым очень сильный, как дымовая завеса, а этот фотографа по этой улице туда-сюда бегает. С какой целью он так делал, я не поняла, но другой человек его фотографировал и говорил: «Всё окей!». Хочу сказать, что разные ситуации были.
Был ещё момент, когда я стояла на обгоревшей машине, здесь уже и Игорь появился, он побежал на другую сторону, и я думала, как бы и мне следом за ним пробраться – а это надо было как-то спуститься с машины и лужи обойти (машины гасили, вода кругом). И тут я поняла, что сверху кто-то стреляет, так как пули пролетали совсем рядом.
Машину с водомётом отогнали протестующие, в неё стали бросать зажигательную жидкость. Чуть утихло, и я бегом-бегом-бегом на другую сторону. Встретила нашего депутата Валерия Дубиля. Он очень удивился, увидев меня здесь. Депутат шёл к протестующим, показывая удостоверение. Он хотел успокоить людей, повлиять на ситуацию. В какой-то момент это удалось. Но милиция попросила его уйти, не попадать под руку.
Если в декабре у нас были рации, то сейчас были телефоны, которые глушили, поэтому своего коллегу я пока не могла найти. А здесь было довольно-таки небезопасно фотографировать, потому что возле каждого столба друг возле друга стояли три фотографа, и каждый из них мог погибнуть в любой момент. Но мне нужно было работать, потому что это наша история, и весь Чернигов, возможно, ждёт от меня эти снимки и всю правду, за которой, собственно, я и ехала.
Какая-то девочка принесла воду и лимон, во время этого угара очень хотелось пить. Мне стало легче. Мне предложили умыться и дали зеркало. В какой-то момент я не узнала себя. Я отказалась, так как надо опять фотографировать. Мы были уже на острие событий, на перекрестке Институтской и Шелковичной. Протестующие активно стали поджигать машины. Познакомилась с каким-то парнем, то ли протестующим, то ли просто стоящим и наблюдающим, он попросил сфотографировать его. И тут кто-то уже кричит: «Идут!» То есть, беркут подошёл с другой стороны. С трёх сторон на нас шёл беркут.
Я перебежала с левой стороны по Институтской на противоположную сторону и при этом постоянно фотографировала. Я даже остановилась возле одного дома с целью фотографировать сбоку, но сверху тоже начали стрелять. Один парень сказал, чтобы в этом хаосе я не стояла, потому что убьют. Мы стали убегать от «беркута». Нас было много, впереди меня упала женщина¸ я споткнулась и тоже упала. Пробегая мимо меня, один из беркутовцев сбросил с меня каску, ударил несколько раз дубинкой и побежал дальше. «На помощь» прибежали другие беркутовцы и стали помогать бить меня не просто палочками, а кто во что горазд… Около меня было двое, и тут, как ни странно, появился Игорь, оказывается, он бежал, где-то передо мной. А я же с рюкзаком 12 кг, уставшая, еле-еле понимая, что происходит. И осознавая, что этого нельзя понять. Скорее, ничего не понимая. Игоря и меня стали бить. Он кричит: «Мы пресса! Мы пресса! Что мы вам сделали?». У нас были жилеты, каски, фотоаппараты и всё, что можно, чтобы показать, что мы пресса. И меня очень удивил беркутовец, который сказал: «Ну и что?!» То есть, эти слова я, наверное, никогда не забуду. Били по всему телу, куда могли, по аппаратуре били и по сумке – куда попадали. И я потеряла сознание. Игорь прикрыл рукой мою голову, а так как он прикрыл меня, то к моим истязателям добавились и его собственные нападавшие. Его же изначально били, когда догнали. Затем стали избивать нас обоих. Хруст косточки у Игоря, там был очевиден перелом кисти левой руки.
Когда мы бежали, я видела арки и видела, что люди туда пытались бежать, во дворы. А там тупик. Но людей там ждали тоже. И когда мы бежали, то я подумала, что в арку бежать не стоит. Если здесь догонят, то ещё кое-как, но там, если догонят, то вообще прибьют. Когда нас поймали и избили, я поняла, что вся фотоаппаратура разбита. Было больно и обидно. Но слёз не было.
Первые беркуты были, как монстры. Им бы лишь бы избить. А следующие, они не такие буйные. И один, видимо, старше по званию, он сказал: «Ладно, хватит с них». И всё. Видимо, из-за адреналина я не долго была без сознания. Игорь повёл меня в арку, которая была поблизости – куда мы ещё пойдём? Меня посадили на ступеньки. Одна сторона головы была вся в крови. Всё тело болело от ударов. Я плохо понимала, что произошло. Женщина какая-то подошла, говорит: «Ужас какой!» Опять-таки, у женщины сзади куртки ничего не было, всё было полностью прожжено – то ли гранатой, то ли чем, я не знаю. Дальше уже бежать и фотографировать – об этом уже даже не думала, потому что голова и нога конкретно болели. Я очень отчётливо помню, что вот стоит «беркут», а на улице лежат, словно трупы, окровавленные люди. И они лежат, а «беркут» ещё продолжает бить.
Я осталась живой только благодаря Игорю Волосянкину, который мужественно прикрыл мою голову своей рукой.
Мимо нас прошёл боец-«беркут», посмотрел, что-то буркнул, ругнулся и пошёл дальше. Подошёл ещё один боец, спросил: «Может, вам скорую?» Возможно, он уже отзывал тех, кто «натренировался». Мы отказались от «скорой», так как неизвестно, куда бы нас отвезли. Решили вместе оставаться и поддерживать друг друга. Мы решили подождать свою машину, которая меня привезла, и Игорь поехал на этой машине домой, было видно, что рука у него опухает через перчатку. Он очень боялся оставлять меня одну, но я его убедила, что все будет хорошо, мне позвонят и заберут домой в Чернигов Я шла по улице, какая-то женщина меня подхватила. Позже она сказала: «Ты извини, но если я буду видеть «Беркут», я не сдержусь и буду высказывать все, что я о них думаю». И она сказала, что видела как несли обезглавленного человека, то есть, несли уже труп.
Пройти в Дом профсоюзов не разрешали. Милиция дошла до моста на Институтской, там они отдыхали. У меня в телефоне куча СМС-ок: «Беги, беги!» А куда бежать-то? Все болит. Еле иду.
Наверху, на этом мосту, стоял тот же «Беркут», и никого не пускал.
Встретила коллег с ТВ, сказала им: «Не пускают, а мне очень нужно. Если в меня будут стрелять (я по горбику хотела пройти, над Институтской) – вы хотя бы снимайте». И я все-таки пошла по этому горбику. «Беркут» возмущался: «Вообще чокнутая! Самоубийца? Ладно, иди!». Мне уже было всё равно, я уже шла к цели. Я помню¸ что с лестницы упала, меня кто-то подхватил из фотографов. Я спустилась, потом через забор, потом кое-как, и я всё-таки добралась. Я удостоверение даже не показывала. Там нужна была аккредитация. Но я была в таком виде, что меня пропускали, они поверили. «Явно не титушка…» говорила охрана
Я спокойно зашла в Дом Профсоюзов, села в пресс-центре. Мои мысли были такими: карточку я сохранила, надо отправить свои фотографии в редакцию, потому что люди ждали. Созвонилась с редактором, рассказала всё, что видела и хотела отправить свои снимки, но интернета не было.
Кроме нас пострадало ещё два черниговских журналистов. В Киев меня звала не только профессия, а еще и зов сердца.

— Вы же понимали, что будет штурм?
— Да, но штурм собирались делать в 18.00. Мне писали СМСки: «Беги на маршрутку! Позвони маме!» А я смотрю, что 18.05 – штурма нет.
Я смотрела на людей, их было много. Почти все раненые. Было больно и страшно на них смотреть. Я ненадолго ушла, а когда вернулась, то вокруг ничего не было. Не было ни стульев, ни столов – всё ушло на баррикады.

— Это было ещё до штурма?
— Это во время штурма. Всё, что было возможно, вынесли на баррикады. Я вовремя вышла из здания, потому что если бы осталась (как мы ночевали обычно там), то мы бы элементарно сгорели. Между 20.00 и 21.00 начался штурм и пожар. Я нашла на Майдане нашу черниговскую палатку, меня там покормили, напоили молоком, и я отключилась. Мне казалось, что скоро налетят на нашу палатку и всех убьют.
Утром немного успокоилось. Только от Дома профсоюзов ничего не осталось. Вместо него стоял обгоревший дом. Когда я вышла с палатки, то не знала куда идти: метро не работало. Видела людей, которые садились на колени и молились, чтобы всё это скорее закончилось. В 7 часов утра я слышала, что приехали люди со Львова, говорили, что у них есть оружие. Из семи автобусов только два доехало. Люди с такими лозунгами шли, что им уже было всё равно – они шли, как на войну. Одни уезжали, другие приезжали и с новыми силами пошли в атаку. Смерть шла рядом с этими людьми.
Мне нужно было выбираться – материал пропадёт, я же отправить из Киева не могла. Да и самой надо подлечиться, потому что от меня там не было толку.
Хочу ещё сказать, что всех женщин попросили уйти, так как их могли убить. Чем могут помочь женщины в такой ситуации? Но они не ушли, они стояли и передавали цепочками камушки и делали, что могли. Несколько фотографов передавали камушки тоже. Здесь были все люди, и даже, по-моему, несколько фотографов передавали камушки.
События на Майдане очень сплотили людей. Каждый хотел помочь делу революции. Здесь не было твоё и чужое дело.
Я верю, что наша Украина будет свободной и счастливой.

Записав Сергій Горобець, 21 березня 2014 р.